Княжеская погребальная обрядность

Нигде так рельефно не выступает организаторская роль жрецов, как при рассмотрении общеплеменных святилищ и грандиозных княжеских курганов. Действия, многократно происходившие в святилищах, нам трудно восстановить по археологическим данным; курганы же раскрывают перед нами всю последовательность ритуала, полностью подтверждая известный рассказ Ибн-Фадлана.

С каждым столетием языческий ритуал усложнялся, становился все более торжественным и репрезентативным, отражая социальную стратиграфию молодого государства Руси. Наиболее доступным для нас по условиям сохранности источников является отражение этого процесса в погребальной обрядности. В 1875 г. на заседании III археологического съезда в Киеве профессор истории русского права Д. Я. Самоквасов доложил о произведенных им в 1872 - 1874 гг. раскопках в Чернигове богатого княжеского кургана Черная Могила, который связывался в народном предании с именем основателя Чернигова мифического (или эпического) "князя Черного". Участники съезда осматривали многочисленные предметы из раскопок на выставке съезда.(Самоквасов Д. Я. Северянские курганы и их значение для истории. - Труды III археологического съезда в Киеве. Киев, 1878, т. I; Он же. Могилы Русской земли. М., 1908; Он же. Могильные древности северянской Черниговщины. М., 1917; Рыбаков Б. А. Древности Чернигова. - МИА, М., 1949, № 11; Он же. Стольный город Чернигов и удельный город Вщиж. По следам древних культур. М.. 1953; О дружинных курганах см.: Блiфельд Д. I. Давньоруськi пам'ятки Шестовицi. Київ, 1977; Седов В. В. Восточные славяне... Разд. "Дружинные курганы", с. 248-256.) (Рис. 64).

У археологов тех лет была свежа в памяти изданная в 1870 г. книга А. Я. Гаркави с переводом подробного рассказа Ибн-Фадлана (922 г.) о погребении знатного руса, умершего в Булгаре на Волге.(Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб, 1870, с. 82-110.) Раскопки Самоквасова подтвердили достоверность этого рассказа и дополнили его целым музеем русских древностей X в., найденных в Черной Могиле: разнообразное оружие, доспехи, украшения, орудия труда (вплоть до проколки для вышивания), игральные кости и фишки, золотые монеты, ключи и замки, окованные в чеканное серебро знаменитые турьи рога...

Синтезом повествования Ибн-Фадлана и результатов раскопок Д. Я. Самоквасова является картина Г. И. Семирадского в Историческом музее - "Похороны руса".

Княжеские и дружинные курганы Чернигова расположены в местах, где были поставлены потом церкви с наиболее архаичными наименованиями: курганы в урочище "Гульбище" (т. е. языческое "игрище"), очевидно, близ святилища Перуна, так как здесь была поставлена церковь св. Ильи, а Черная Могила - близ святилища Макоши, так как рядом возник Успенский монастырь (успенье 15 августа - праздник "зажинок"). На пойме, под обрывом, на котором находится храм Ильи, расположена существующая доныне "Святая Роща" (переименована в Пролетарский Гай) с вековыми соснами. Разрушенный в 1851 г. курган "Княжны Черны" находится неподалеку от церкви св. Пятницы, что тоже говорит о женском божестве. Связь места княжеского погребения с общественным ритуальным пунктом вполне вероятна.

Черная Могила представляла собой грандиозное сооружение объемом свыше 6000 кубометров земли, высотою 11 м. Внутри окружности кургана мог бы поместиться черниговский Спасский собор и две церковки вроде Ильинской! Совершение обряда сожжения на кострище, площадью свыше 300 м^2, расположенном на высоком берегу Десны, должно было бы быть видимо во время возжения огня в округе километров на 30 во все стороны.

Черную Могилу следует рассмотреть внимательно как наилучший образец русского княжеского кургана, датированного византийскими монетами императора Константина Багрянородного (945-959 гг.) и тем самым синхронного знаменитому описанию Руси, сделанному этим цесарем. Сопоставление отчетности Самоквасова с архивными данными и музейными коллекциями позволяет полнее и точнее представить конструкцию кургана и последовательность обряда.(Рыбаков Б. А. Древности Чернигова, с. 24-51.) (Рис. 65).

Рассмотрение кургана следует вести параллельно с использованием детального рассказа Ибн-Фадлана, бывшего очевидцем погребения знатного руса на Волге близ Булгара в 922 г. (Текст Ибн-Фадлана дается по наиболее совершенному переводу А. П. Ковалевского 1956 г.: Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921 - 922 гг. Харьков, 1956. Ссылки на страницы далее даются в тексте.) Различие этих двух наших источников заключается лишь в том, что русский путешественник, отправлявшийся, вероятно, в далекое заморское плавание в "море Хвалисское" (Каспий) и далее в "жребий Симов", был погребен в ладье, а князь, умерший у себя дома, в Чернигове, похоронен, естественно, без ладьи.

Оказавшись в Булгаре на Волге в качестве посла халифа Ал-Муктадира, Ахмед ибн-Фадлан заинтересовался русским обрядом трупосожжения.

"Мне все время, - пишет Ибн-Фадлан, - очень хотелось познакомиться с этим, пока не дошла до меня весть о смерти одного выдающегося мужа из их числа" (с. 143). Погребальный обряд (не считая насыпки кургана) длился десять дней. Умершего поместили в какую-то могилу с крышей. Затем разделили его имущество на три части: одна треть - женам и дочерям, треть на погребальный реквизит и треть - на поминки (на хмельной "медовый набиз"). Все дальнейшее как бы воспроизводило архаичный свадебный обряд. Из числа "девушек умершего" (но не из рабынь) одна добровольно соглашается быть его женой в потустороннем мире и обрекает себя на смерть и последующее сожжение.

Все десять дней подготовки к кремации, пока шили одежду для умершего, остальные люди пили и развлекались с женщинами. "А та девушка, которая сожжет сама себя с ним, в эти десять дней пьет и веселится, украшает свою голову и саму себя разного рода украшениями и платьями и, так нарядившись, отдается людям" (с. 143). Арабский путешественник подчеркивает обязательность обряда сожжения девушки и вместе с тем добровольность согласия одной из девушек, которая "каждый день пила и пела, веселясь, радуясь будущему" (с. 143). Это подводит нас к широким представлениям о загробном мире, так как обреченную девушку радовало, разумеется, не ближайшее будущее - убийство и сожжение - а вечное счастливое пребывание в потустороннем мире. Во время погребальной церемонии девушка "видела" население этого мира: перед самым финалом, в лучах заходящего (в подземный мир) солнца девушку подводили к каким-то заранее изготовленным воротам, сооруженным около будущего костра, её трижды поднимали над воротами и она заглядывала вниз, во внутреннее пространство, центром которого был подготовленный к сожжению покойник. Девушка что-то произносила при этом и приносила в жертву курицу.

"...Я спросил переводчика о её действиях, а он сказал: "Она сказала в первый раз, когда её подняли: "Вот вижу своего отца и свою мать". И сказала во второй раз: "Вот все мои умершие родственники, сидящие". И сказала в третий раз: "Вот я вижу своего господина, сидящим в саду, а сад красив, зелен. И с ним мужи и отроки и вот он зовет меня. Так ведите же меня к нему!" (с. 144 - 145).

Последующая беседа Ибн-Фадлана с одним из русов дает некоторые дополнения к представлению о загробном мире. Рус сказал переводчику:

"Вы, арабы, глупы ... Действительно, вы берете самого любимого вами из людей ... и оставляете его в прахе. И едят его насекомые и черви. А мы сжигаем его во мгновенье ока, так, что он немедленно и тотчас входит в рай" (с. 145).

Судя по этим записям, у славян еще до принятия христианства существовало представление о рае, о "красивом зеленом саде", в который обязательно попадают умершие. В отличие от христианства, считавшего, что небесный рай нужно заслужить земными добрыми делами ("смирением ... правдою ... чистотою ... трудом ... постом..."),(Гальковский Я. М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. Харьков, 1916, т. II, с. 14.) славянский языческий рай был доступен и "самому уважаемому человеку" (похороны которого наблюдал Ибн-Фадлан) и его девушке и всей родне этой девушки. Заслуживать место в этом красивом саду будущего не нужно - он доступен и неизбежен.

Погребальный обряд по Ибн-Фадлану и по данным Черной Могилы различается в основном наличием ладьи в первом случае. В Чернигове на высоком берегу Десны сооружали не помост для ладьи с домовиной-палаткой на ней, как при похоронах руса на Волге, а круглую песчаную подсыпку под домовину.

У Ибн-Фадлана тоже упоминается домовина: "в середину этого корабля они ставят шалаш из дерева и покрывают его разного рода кумачами". Вынув покойника из его временной деревянной могилы скрытней, русы одели его в богатые парчовые одежды с золотыми пуговицами, "надели ему на голову соболью шапку из парчи" и усадили его внутри домовины (с. 144).(Парчовая шапка с околышем из меха являлась отличительной особенностью древнерусских князей, символом княжеского достоинства (см.: Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры. М.. 1946). В данном случае "самый уважаемый человек" мог быть одним из племенных князей Вятичей или Кривичей, из тех, кого договоры с Византией называли собирательно "всякое княжье". Кривичи, упоминаемые как союзники Руси с 907 г., жили на самой Волге, а Вятичи располагали таким путем в Булгар, как Ока, являвшаяся стержнем Вятического племенного союза. ) Вокруг покойника поставили: мед ("набиз"), какой-то плод, "разного рода цветы и ароматические растения, хлеб, мясо, лук". Принесли в жертву собаку, разрубив её пополам. "Потом принесли все его оружие и положили его рядом с ним"; затем принесли в жертву двух коней, изрубленных мечами, и двух коров. Жертва завершилась петухом и курицей (с. 144).

Анализ отчетов Д. Я. Самоквасова и музейных коллекций позволяет восстановить картину погребального обряда Черной Могилы, близкую к описанию Ибн-Фадлана(Рыбаков Б. А. Древности Чернигова, с. 25-51, рис. 5, 7, 8. На рисунке 8, дающем три стадии насыпки кургана, по вине издательства, неверно, дано среднее звено эволюции: на среднем чертеже-реконструкции не показаны доспехи покойников, водруженные на вершине полунасыпанного кургана, которые хороша видны на своем месте на схеме рис. 7 (с. 65).).

В кургане были похоронены трое: князь, юный княжич и женщина. Все трое были положены внутри домовины. Возрастная разница мужчин. доказывается размерами их шлемов: один шлем (с остатками парчевой шапки) нормального размера, а другой - неполномерный. Около того покойника, которому принадлежал маленький шлем, находился сосуд с сотней игральных бабок-астрагалов и бронзовой "битой" в форме бараньего астрагала. Различаются по размеру и турьи рога. По описанию Ибн-Фадлана сразу после сожжения русы "соорудили на месте этого корабля ... нечто вроде круглого холма и водрузили в середине его большое бревно "хаданга" (сосны), написали на нем имя этого мужа и имя царя русов и удалились" (с. 146) .

Черная Могила дает нам остатки более сложного ритуала: 1) сооружение домовины; 2) принесение жертв; 3) насыпка кургана на половинную высоту; 4) перенесение на вершину полунасыпанного кургана доспехов и оружия погребенных для обряда тризны; 5) окончательная насыпка кургана на высоту 11 м; 6) установка столба на вершине кургана.

Рассмотрим эти фазы погребальной церемонии в их отражении в конструкции Черной Могилы.

Топография погребального кострища предстает перед нами в таком виде: среднюю часть занимали покойники, положенные в полном воинском доспехе. По левую руку от старшего князя находилась груда оружия. Один из мечей расположен таким образом, что если мы мысленно представим себе лежащего рядом воина, то меч, высовывающийся из общей груды, придется как раз рукоятью на левое бедро покойника. Вероятно, князь был опоясан мечом. Этот меч является самой нижней вещью в груде; поверх его положено (или вонзено в землю) копье, меч. сабля, седло со стременами. Здесь же, в скипевшейся массе железных вещей, находились обрывки кольчуги. У ног князя был положен щит с медной оковкой.

Где-то в северной части (около груды оружия) находились два сосуда; один из них - железный, с пережженными костями барана, а другой - бронзовая жаровня с углем. У ног князя были положены два оседланных и взнузданных коня.

Из вещей, связанных с женщиной, нам известно только положение десяти серпов в ногах. Здесь же были кости быка или коровы и зерна. Несколько севернее серпов (т. е. ближе к предполагаемому юноше) стоял бронзовый сосуд с бабками. По правую руку от женщины находился какой-то железный сосуд (?). Всю западную часть кострища занимают обручи и дужки деревянных ведер. Они идут неправильным полукругом от северного края кострища до южного; всего стояло около 12 ведер. На каждом отроге полукруга, как бы замыкая его, стояло по железному сосуду. Деревянные ведра ставились, вероятно, с медом или вином. Во всем расположении вещей мы видим определенный порядок и систему. С мужчиной положены предметы вооружения и ратного быта, а с женщиной - орудия сельского хозяйства, злаки и домашняя скотина, хотя маловероятно, чтобы спутница князя сама занималась сельским хозяйством. Центральная часть кострища была приведена в беспорядок в то время, когда отсюда вытаскивали обугленные остовы мужчины и юноши в кольчугах и шлемах. Здесь найдены украшения, наконечники поясов, золотые, серебряные и стеклянные слитки.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16