p align="left">Зло из темных бездн воззвал, Сам наполнил душу страстью, Ум сомненьем взволновал. Поэт оценил снисхождение к нему со стороны высокого церковного иерарха, и ответил на стихотворение замечательными «Стансами»: В часы забав иль праздной скуки, Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей. Но и тогда струны лукавой Невольно звон я прерывал, Когда твой голос величавый Меня внезапно поражал. Я лил потоки слез нежданных, И ранам совести моей Твоих речей благоуханных Отраден чистый был елей. И ныне с высоты духовной Мне руку простираешь ты, И силой кроткой и любовной Смиряешь буйные мечты. Твоим огнем душа палима Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе Серафима В священном ужасе поэт Здесь действительно достойно удивления все: и возвышенность вдохновенной мысли, и величавая торжественность, и в то же время искренность и благородство тона, и глубокое смирение сердца, не боящегося всенародной исповеди в своих заблуждениях и страстях, и, наконец, самая звучность и музыкальность стиха, полного изящной, временами нежной благоухающей гармонии. Для нас очень важно здесь признание поэта, на которое обратил внимание еще Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями», что он еще в ранней легкомысленной молодости привык внимать «благоуханным речам» митрополита Филарета, врачевавшего «раны» его совести: этим определяется степень влияния последнего на его нравственное развитие. Не менее трогательно его преклонение пред духовной высотою пастыря Церкви, пред его «кроткой и любовной силой», которою тот усмирял в нем бурные порывы сердца. Заключительный аккорд «Стансов» -- Твоим огнем душа палима Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе Серафима В священном ужасе поэт, -- является одним из высших взлетов его творчества, свидетельствуя в то же время о полном умиротворении его мятущейся души, ощутившей снова радостную красоту жизни после пережитой им внутренней бури. Сама музыка стихов говорит нам об этом гармоническом возвышенном настроении поэта. Пушкинисты, привыкшие прислушиваться к самому сочетанию звуков в поэзии Пушкина, справедливо видя в нем живую иллюстрацию внутренних переживаний поэта, могли бы здесь услыхать действительно как бы торжественные отзвуки арфы Серафима: так много в них законченной гармонии духовной силы и красоты. Пушкин писал «Стансы» в 1830 году, т.е. когда он был уже во вполне зрелом возрасте и находился в зените своей общепризнанной славы. Наша история не знает другого примера подобного литературного состязания между строгим по своим взглядам и мудрым русским архипастырем и свободолюбивым гениальным поэтом, в котором последний не только не устыдился признать себя побежденным, но и, как смиренный ученик, с благодарностью целовал руку своего духовного наставника. 3.6 Окончательное формирование отношения к церкви и религии Православное мировоззрение Пушкина создало и его определенное практическое отношение к Церкви. Если о нем нельзя сказать, что он жил в Церкви (как выразился Самарин о Хомякове), то, во всяком случае, он свято исполнял все, что предписывал русскому человеку наш старый благочестивый домашний и общественный быт. Он посещал богослужение, глубоко понимая значение исповеди и Святого Причастия для христианина, особенно в минуты тяжких душевных испытаний, как мы видим на примере Кочубея. С неподражаемым проникновенным настроением и теплотою поэт рисует состояние кающегося грешника и его духовного отца, принимающего на себя .его греховное бремя, -- в стихотворении «Вечерня отошла»: Трепещет луч лампады И тускло озаряет он И темну живопись икон, И их богатые оклады. И раздается в тишине То тяжкий вздох, то шепот внятный. И мрачно дремлет в тишине Старинный свод глухой. Стоит за клиросом монах И грешник, неподвижны оба. И грешник бледен, как мертвец, Как будто вышедший из гроба. Несчастный, полно, перестань. Ужасна исповедь злодея<...> Молись. Опомнись -- время, время. Я разрешу тебя -- грехов Сложу мучительное бремя. Таких стихов нельзя создать только силою одного воображения, их надо пережить и перечувствовать. Подобно предкам, поэт не только помнит своих дорогих отошедших, но и поминает их церковной молитвой в нарочитые дни, заказывая о них панихиды. Он не забывал даже помолиться о повешенных декабристах, хотя делал это тайно, как признавался Смирновой, и не потому, что боялся обнаружить связь с ними пред лицом правительства, а потому, что находил излишним без нужды обнажать свои религиозные чувства пред другими, считая, что они тогда в значительной степени теряют свою внутреннюю ценность. Пушкин не был ни философом, ни богословом и не любил же дидактической поэзии. Однако он был мудрецом, постигшим тайны жизни путем интуиции и воплощавшим свои откровения в образной поэтической форме. «Златое древо жизни» ему, как и Гете, было дороже «серой» теории, и хотя он редко говорит нарочито о религиозных предметах, «что-то особенное нежное, кроткое, религиозное в каждом его чувстве», как заметил еще наблюдательный Белинский. Все, что отличает и украшает пушкинский гений -- его необыкновенная простота, ясность и трезвость, «свободный ум», чуждый всяких предрассудков и преклонения пред народными кумирами, правдивость, доброта, искренность, умиление пред всем высоким и прекрасным, смирение на вершине славы, победная жизнерадостная гармония, в какую разрешаются у него все противоречия жизни, -- все это, несомненно, имеет религиозные корни, но они уходят так глубоко, что их не мог рассмотреть и сам Пушкин. По свидетельству Мицкевича, который сам отличался большою религиозностью, Пушкин любил рассуждать о высоких религиозных и общественных вопросах, о которых и не снилось его соотечественникам. Некоторые хотели бы видеть его талант более воцерковленным и сожалеют, что он не встретился лицом к лицу с таким светящим и горящим светильником благочестия в его время, как преподобный Серафим Саровский. Сожалеть об этом, конечно, нужно, ибо непосредственное соприкосновение с этим духоносным мужем -- истинным ангелом во плоти -- еще более бы оплодотворило творческий гений Пушкина и настроило бы его вдохновенную лиру на еще более высокие мотивы. Но было бы, однако, несправедливо обвинять его в том, что он «не заметил великого Саровского подвижника», как это делает о. Сергий Булгаков в работе «Жребий Пушкина». Уже упоминалось, что монашество в его высоких духовных устремлениях и в его обычном повседневном быту было достаточно знакомо и внутренне далеко не чуждо нашему великому поэту. Святогорский монастырь, бывший родовой усыпальницей Пушкиных и находившийся в ближайшем соседстве с Михайловским, имел, несомненно, большое нравственное влияние на Пушкина. Во время монастырских праздников он проводил здесь целые дни, сливаясь с богомольцами и распевая народные стихи в честь святителя Николая, Георгия Храброго вместе со слепцами. Вследствие близости к этой обители ему открыта была сокровенная внутренняя жизнь ее насельников. Из этой последней он, несомненно, взял непосредственный материал для создания своего Пимена, дополнив его летописными сказаниями и житийными образами Четьих-Миней. Пимен, как мы уже говорили выше -- это не только классический тип древнего летописца, но воплощение идеала старца подвижника. Он велик своею прозрачной ясностью, простотою и естественностью, как и все другие гениальные создания нашего поэта, и потому представляется нам гораздо более родным и понятным, чем несколько искусственный и потому бледный облик старца Зосимы из «Братьев Карамазовых» Ф.Достоевского, с его малоестественным внезапным нравственным перерождением и сентиментально-мистическими поучениями, мало доступными народному сознанию. В отличие от последних, уроки, которые Пимен дает своему мятежному, обуреваемому страстями ученику Григорию Отрепьеву, дышат истинною духовною мудростью, миром и старческою прозорливостью. Их диалог напоминает страницы древнеотеческой литературы: Григорий. Ты все писал и сном не позабылся, А мой покой бесовское мечтанье Тревожило, и враг меня мутил. Пимен. Младая кровь играет, Смиряй себя молитвой и постом, И сны твои видений легких будут Исполнены. Григорий. Как весело провел свою ты младость! <...> Успел бы я, как ты, на старость лет От суеты, от мира отложиться, Произнести монашества обет И в тихую обитель затвориться. Пимен. Не сетуй, брат, что рано грешный свет Покинул ты, что мало искушений Послал тебе Всевышний. Верь ты мне: Нас издали пленяет слава, роскошь И женская лукавая любовь. Я долго жил и многим насладился; Но с той поры лишь ведаю блаженство, Как в монастырь Господь меня привел. 3.7 Осмысление предназначения поэта и поэзии Насколько идеал отрешенного созерцательного настроения был духовно сроден Пушкину, об этом можно судить по тому, что самый образ поэта запечатлен у него своеобразными аскетическими чертами. Поэт, как орел, парит и царит над миром. Ему чужды заботы о «нуждах низких жизни», о практической «пользе» и даже о нарочитом нравственном поучении ближних. «Служенье муз» требует самоуглубления и потому «не терпит суеты». Поэт есть «сын небес», -- не «червь земли». Его призвание есть служение жреца, который не может «забыть алтарь и жертвоприношенье» для метлы, чтобы «сметать сор с улиц шумных». Осененный вдохновеньем, он бежит, «дикий и суровый», «на берега пустынных волн, в широкошумные дубровы». Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв, - в этих замечательных словах Пушкина, являющихся его поэтическою исповедью, он не только напоминает Гете, видевшего назначение поэта в постоянном созерцании Божественного Лика, но является помимо своей воли созвучным аскетическому мировоззрению древних подвижников, искавших прежде всего безмолвия в отъединении от мира. Исполненные любви и смирения, последние были, конечно, далеки от гордого аристократизма, который сказывается в презрительных словах поэта, служащих эпиграфом для его стихотворения «Чернь»: Procul este profani. Но они также ставили созерцание небесных красот выше «внешнего делания», к которому они относили и деятельное служение ближним. Этот последний подвиг доступен многим, а чистое созерцание горнего мира, являющееся венцом иноческого пути, есть удел избранных. «Господь, -- пишет наиболее яркий представитель этого направления иноческой жизни Исаак Сирин, -- оставил Себе одних для служения Ему посреди мира и для попечения об Его чадах, других избрал для служения пред Ним. Можно видеть различие чинов не только при дворах земных царей, где постоянно предстоящие лицу царя и допущенные в его тайны славнее тех, которые употреблены для внешнего служения, -- это же усматривается и у Небесного Царя. Находящиеся непрестанно в таинственном общении и беседах с Ним молитвою -- какой свободный доступ стяжали к Нему!» «Проводящим жительство в чине ангельском, в попечении о душе не заповедано благоугождать Богу попечением житейским, т. е. заботиться о рукоделии, принимать от одних и подавать другим. И потому не должно иноку иметь попечения о чем-либо колеблющем ум и низводящем его от пред стояния пред лицом Божиим». «Когда придет тебе помышление вдаться в попечение о чем-либо по поводу добродетели, отчего может расточиться тишина, находящаяся в твоем сердце, тогда скажи этому помышлению: хорош путь любви и милости ради Бога, но и я ради Бога не желаю его». Однако это не значит, конечно, что подвижник думает только о личном спасении. Чем более иноки приближаются к Богу, тем теснее они объединяются сердцем со своими братьями, хотя бы и удаленными от них пространством. Возносясь в заоблачный мир, эти герои духа всех поднимают к небесам с собою, и самый пример их высокой «ангельской» жизни, и их горячая молитва являются лучшим благословением для мира. То же в известной степени можно сказать и о поэте. В приливе вдохновенья он чувствует трепетно «приближение Бога», как это художественно изобразил Пушкин в своих «Египетских ночах», и тогда он, отрешаясь от земли, невольно влечет с собою читателя к горним высотам. Самое восприятие мира у поэта, как и у подвижника, носит созерцательный характер. Гений также зрит идеальный мир, хотя и далеко не с такою ясностью и уверенностью, как благодатный аскет, у которого «ведение переходит в видение молитвы», по словам того же Исаака Сирина. Диапазон духовного слуха Пушкина был очень широк: он слышал и «дольней лозы прозябанье», и «неба содроганье», и «горний Ангелов полет».
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6
|