А это действительно тайна. И она в самом деле велика. Эта тайна явственно живет в письмах к невестам, она пульсирует в них, как живая.

Читая письма выдающихся людей к невестам, испытываешь особое волнение потому, что нам известно то, что было им неведомо, когда они писали. Нам известно, что будет потом с ним и с нею.

Тимофей Николаевич Грановский до последних дней видел в свой жене невесту. Со своей первой любовью он познакомился не одном из балов в Москве. Девушка была очень богата она ему нравилась, но этот странный человек рассудил: для того чтобы жениться на богатой надо любить ее гораздо больше.

Он и полюбил по - настоящему через несколько месяцев. Когда старшая сестра, узнав о его желании жениться, написала ему о том, что ион и невеста его бедны, Грановский ответил: “Я не создан для богатства”

Став официально женихом Лизы Мюльгаузен, Грановский оставляет ее на несколько дней для того, чтобы уладить с Орле окончательно расстроенные его отцом имущественные дела семьи. В то лето 1841 года он не спал из - за любви. Он пишет своей невесте, что из - за любви стал рассеян, ленив, нетерпелив. Письма Грановского к невесте больше, чем письма о любви: в них запечатлена духовная жизнь целого поколения - -поколения мыслящих русских юношей, мечтавших о совершенном человеке. Теперь он думал больше о ней, чем о себе. О себе он помышлял лишь, как об источнике ее радости, и эта сосредоточенность на любимом существе, этот перенос “центра тяжести” с себя на нее сыграл исключительную роль в его духовном мире. Грановский в любви избавился от излишней рефлексии, от порой бесплодного самоанализа, потому что когда любишь не себя, а свое второе “я”, то мало уже его “анализировать”, надо делать его счастливым. Теперь он много размышлял, но не о себе, а о любви к ней, о ее сердце. о ее жизни. Ему страшно думать, что их чувства могут затихнуть, умереть и останется лишь обыденность, общность материальных интересов.

Как сохранить первоначальную силу чувств ? Молодой философ, известный историк и переполненный любовью жених “ осажден вопросами” и не может найти ответа. Его юная подруга не поняла этих горьких раздумий. Ее сердце не имело печального опыта встреч, расставаний и охлаждений. Она обиделась и написала ему об этом. Но несмотря на все эти раздумья он верит, что ему и его невесте удастся сохранить всю свежесть и силу чувств, несмотря ни на что.... Когда мы читаем письма Грановского к невесте, нам известно, что ничего плохого с их любовью не будет. Наоборот, она станет лишь нежнее и ярче. 14 лет они будут радовать и утешать друг друга, пока он не умрет целуя ее руку, любя ее не меньше, чем в те июньские дни 1841 года.

В одной из самых последних записок к ней он объяснил почему тоскует: “Я люблю жизнь только потому, что встретил тебя. А ведь это был случай. Без тебя я не хотел бы жизни”. Да, нам известно, что их любовь не умрет, и все же чувство тревоги велико, потому что нам хорошо известно, чем была николаевская Россия....

И эта Россия убила его. Грановский умер в возрасте 42 лет, истощив в борьбе за человечность все телесные и душевные силы. “Если бы не жена, то я охотно ушел из жизни”- говорил он иногда. Чувство к Лизе помогло установлению во внутреннем мире Грановского того равновесия между сердцем и мыслью - при все большем “утяжелении” сердца - той гармонии, которая была для него источником сил. 10 июля 1870 года Алексей Константинович Толстой - поэт, романист, драматург писал из Дрездена жене - Софье Андреевне Толстой:

“ Вот я здесь, и мне тяжело на сердце, когда вижу опять эти улицы, эту гостиницу и эту комнату без тебя. Я не могу заснуть, не сказав тебе то, что говорю тебе уже 20 лет, что я не могу жить без тебя, что ты мое единственное сокровище на земле, и я плачу над этим письмом, как плакал 20 лет тому назад. ” 20 лет назад он увидел ее первый раз “ средь шумного бала, случайно.... ” Они расставались часто. Его письма к ней - история 2 сердец, постепенно соединившихся настолько, что можно говорить об одном человеческом существе. Началась эта история драматически.

Софья Андреевна во времена “ шумного бала” была замужем за нелюбимым человеком - кавалергардским полковником Л. Ф. Миллером, до замужества она пережила трагедию - была увлечена князем П. А. Вяземским, и из - за этого увлечения один из братьев ее был убит на дуэли....

Не был и Толстой счастлив. Он томился службой при царском дворе “особыми”, нравственно для него тяжелыми поручениями, а мечтал о литературе, об искусстве - хотел полностью им себя посвятить и не находил сил разорвать со службой, двором, мундиром.

Они оба тогда были во власти нелюбимого и оба мечтали о любимом; история их сложных - это борьба за то, чтобы стать самими собой в любви, в искусстве, в жизни.

После их первой встречи он пишет ей из Парижа проникновенные письма, раскрываясь перед ней, как дитя перед матерью, а то вдруг становясь любящим страстным мужчиной, рыцарем. Ради нее он решает порвать с карьерой, вицмундиром, службой, посвятить себя литературе, искусству. И после этого решения его любовь к ней возрастает, потому что обретая душевную ценность. избавляясь от раздвоения, человек тем самым углубляет в себе и талант любви, великий талант самоотдачи: любимому существу, любимому делу. А с возрастанием любви к ней возвышается и его отношение вообще к миру.

“ Сегодня, - пишет он 8 августа 1854 года, - такая прекрасная ночь, так много звезд отражается в воде, воздух теплый.... Когда я вижу подобную ночь, хотя я продолжаю так же сильно любить природу, мне кажется, что есть что - то лучшее, что должно быть нашей целью.... Чувство это очень сильно во мне - и всегда было, но это очень больно. Вокруг нас масса цветов, и воздух благоухает, и глаза наслаждаются.... Я чувствую недостаточность жизни......И хотя не говорю об этом, но это чувство очень искренне во мне. ”

    Постараемся понять это странное письмо.

Любовь, усиливая ощущение чуда жизни, окружающей нас действительности, в то же время вызывает и тоску по чему - то большому, чем эта действительность. Мы наслаждаемся минутами - временем, когда воспринимаем красоту мира и, несмотря на это “выходим” из времени в вечность. Это тоска по бесконечному, но чему-то таинственно великому - загадочное качество любви. Испытывать эту тоску действительно “очень больно”.

И все время в его непрестанно развивающемся чувстве к ней оживает мальчик, ее “сын”.

Все это и есть, то чувство недостаточности жизни, о котором он раньше писал, и оно нашу любовь к жизни не ослабляет, а усиливает ее настолько, что она находит в реальной действительности то, чего не видел когда - то.... Он все время всматривается в ее душу, в ее лицо. Тайна, которая покрывала ее черты в день их встречи, стала со временем не менее, а более явственной хотя давно отшумел тот бал и истлели маски.

Это - тайна любимого лица, о котором мы говорили, восстанавливая историю поклонения Петрарки перед Лаурой.

Великая сущность любви, в том чтобы умереть, как отдельная личность и воскреснуть потом в новом чудесном существе, соединившем навсегда 2 человеческие личности.

В сущности, история любви А. К. Толстого и С. А. Миллер - история этого умирания и воскрешения.

И вот наконец она разводиться и становиться его женой - исполнилось то, о чем они мечтали годы. И возросла жажда еще большей полноты жизни, еще более полного переживания мира. Возрастание этой жажды - тоже странное качество любви. Оно, по - видимому, объяснимо тем, что когда двое становятся одной личностью, то эта одна личность, естественно хочет ощущать переживать этот мир в 2 раза полнее, и она готова даже завидовать улитке Но счастье их длиться недолго, врачи ставят Толстому страшный для того времени диагноз - астма! Жить ему оставалось меньше 4 лет. В последнем своем письме к чете Жемчужниковых он написал что единственным счастьем в его жизни было с каждой минутой ощущать все большую полноту жизни, которую подарила ему самая любимая женщина в мире - -его жена !

“ Я и сейчас не знаю, зачем пишу. Мне так нужен друг, которому я мог бы рассказывать о все мелочах жизни. С которым мог бы поделится. Сам не знаю почему я выбрал вас. Вы такая чужая. Мои слова отскакивают от бумаги. Я уже не могу представить себе опущенные над моим письмом глаза, которые читали бы его и радовались моему солнцу, моим лакомствам, моим мечтам. Я пишу это письмо тихо тихо, чтобы разбудить, не слишком веря, что мне это удастся. Может быть я пишу самому себе. ”

В любви, как в истории жизни и мысли на Земле, постоянно появлялось нечто новое; оставаясь, по сути, собой, уникальным духовно - телесным совпадением двух личностей, она обогащалась новыми состояниями человеческой души - живой, ищущей, развивающийся. И это, как в зеркале, отраженно в поэзии.... Когда три с половиной тысячи лет тому назад поэт- египтянин, чье имя не сохранилось, говорил о любимой:

“ Лучится ее добродетель и светится кожа ее, Взгляд упоителен, сладкоречивы уста, Без пустословия”, он открывал в ней возвышенно - нравственное существо, чье духовно - душевное совершенство нашло чудесное телесное воплощение. И это рождало в нем нечто абсолютно новое - Нежность. Возлюбленная не могла не почувствовать нежности и отвечала:

“ Стала я счастливейшей из женщин, Сердца моего не ранит милый”. Она на нежность отвечала Восхищением нераненого сердца. Она восхищалась ясновидением его души - и углублялось понимание. “ В одиночестве и то не нарадуюсь любви. Сердце у меня в ладу с твоим. ”, -это говорит она. “ Рука моя лежит в твоей руке. По телу разливается блаженство, ликует сердце. Мы идем бок о бок.... ”- это говорит тоже она. “ Вот блаженство - ей повиноваться ! ” - это говорит не он, а одно из деревьев ее сада. Он пока не поднялся душой настолько, чтобы вымолвить это. Он об этом ей расскажет через тысячелетия, но ведь ясно, что голос дерева не больше, чем поэтическая условность - игра фантазии любящих и игра человеческого сердца, которое познает себя. “Сердце взыграло, имея как бы вечность в запасе, Царица, не медли вдали от меня”, - это говорит он. Он назвал ее Царицей, и тем самым в тайне сердца тихо - тихо согласился с деревом ее сада, в тени которого он укрыл, будто бы устыдясь, собственную растущую нежность, он по существу - не открыто, но достаточно внятно - высказал то, о чем напишет потом тысячи песен: повиноваться ей - великая радость. И, совершив эти открытия. выиграл битву...... за любовь? - нет, за бессмертие. Человек учился видеть человека. Именно в любви открывалось великое “ты”, бесконечная ценность человеческой личности, радость растворения, радость милосердия и умаления себя, ради того кого любишь. Любовь учила тому, что обрело потом самостоятельную силу. В ней рождались ценности, без которых не было бы культуры.

А сердце не уставало открывать, обогащать человеческие отношения и мир абсолютной новизной и совершенствовать то, что было им открыто раньше. В нежности появилась горечь, явственно ощутимая в стихах Овидия, много любившего и остро страдавшего от любви. Но и сама нежность стала шире - она охватывала теперь не одно лишь избранное существо, но и людей, окружающих его, большой человеческий земной мир. “ Быть бы мне черной рабыней, мойщицей ног! Мог бы я вволю кожей твоей любоваться”, - восклицал за тысячелетия до наших дней безвестный поэт - египтянин.

А Овидий в первом веке до нашей эры испытывал нежность к рабыне, которая касалась тела его любимой. И в этой нежности таилось обещание чего - то большего, чем любовь к одному человеку.

Читая старых поэтов, мы склонны порой думать, что они не рассказывали о живом чувстве, а отдавали дань поэтической моде или условности. В век Овидия была “мода” на нежность, а в эпоху трубадуров были модными “культ возлюбленной” и “любовь издалека”. Но, объясняя то, что нам чуждо или странно, условностью, модой, мы не заслуженно унижаем себя, собственное сердце, ибо, углубившись в его память, найдем ряд живых, насущно важных нам объяснений. Не исключено, что кому то в будущее века, покажется утрированным, странным культ детей и детства в наше время, особая нежность к ним, и, читая нас, он сочтет это условностью или модой. Конечно, обратившись к истории, будущий маловер уяснит, что чувство обусловил ряд великих событий, но по - настоящему его не поймет, пока сердце не ощутит от тысяч маленьких башмачков в закромах Освенцима и боль от белой молнии, повиснувшей над Хиросимой. И тогда покажутся кощунственными объяснения модой и литературными условностями. Овидий жил в век внешне театрально - помпезный, но по сути жестокий и безнравственный, век стареющего императора - мецената Августа. Поэты сочиняли в честь цезаря возвышенные оды; в цирке на потеху римлянам умирали рабы. А рабы восставали и мысли все возвышенней. Они уже выдвинули из безликой и темной ранее массы философов, которые учили человеческому достоинству, духовным и этическим добродетелям. Но в высшем обществе Рима жестокость, сентиментальность, ханжество играли в высокое и обращали подлинно высокое в игру. Любовь к параду и парад любви делали само существование чистого, искреннего человеческого чувства социально острым и социально опасным. Подлинное, живое делало особенно явственным фальшивое и мертвое. Настоящие поэты, борясь за целостность человеческого сердца, делали его “политически ненадежным”. Истинное чувство нелегко совмещать с игрой в любовь даже к императору, как нелегко, полюбив истину, заставить себя полюбить ложь. А утратив истину, утрачиваешь любовь. Обманутое сердце не любит. А трубадуры! Культ женщины и “любовь издалека”, которым посвящены их песни, действительно кажутся на расстоянии веков несколько надуманными, условными. Увидел один раз, а потом ряд долгих лет любил, не видя, воспевал ее идеальную сущность; или не видел ни разу, а полюбил по описаниям путешественников и к ней поехал поплыл и умер в ее объятьях.

Страницы: 1, 2, 3, 4